Еще на пароме мне пообещали, что в этом городе любому туристу, который при виде оленя завопит: «Уси-пуси, хорошенький!» — городские волонтеры немедленно упакуют понравившегося оленя на заднее сиденье автомобиля и с почестями проводят к новому месту жительства. Потому что оленей здесь много, и они везде. И они жуют. Жуют органическую редиску и морковку, которую бабушки растят на заднем дворе своим внукам, жуют ромашки и цинии у подъездной дорожки, хрустят со смаком фермерской лавандой, и даже розы – белые у окна спальни, красные – у гостиной, тоже жуют.
Конечно, в Порт Таунсенде стоит остановиться и не ради жевунов. У этого города есть душа – олени надышали, чайки накричали, или пароходы нагудели.
И есть необъяснимый, но узнаваемый шарм портовых городов, а может, я просто скучаю по невской набережной.
И, вдобавок, душу города согревают дыханием два соседних вулкана, Рейнир и Бэйкер. Рейнир, белой папахой, подальше, Бэйкер, с обкусанной серединкой, поближе. Оба дремлют, слегка посапывая, но проснуться могут в любой момент.
На местном наречии эти вулканы назывались: один – Такома, другой – Кома (или Кома Кулшан). Такома – это тот, что выше Комы. И мудро, и мило. Но пришли янки и все испортили. Так и представляю себе племена Скагит и Нуукчак, например, за неторопливой беседой под трубку мира (по слухам, здешняя анаша дюже забористая):
— А як цi блiднолiци хлоп’яги кажуть на нашу Кому?
— Бэ-э-ээйкер!
— У, так би i вбив!
Но вернемся к нашим оленям.
Не знаю, какое зрелище захватило бы меня больше: олень с розой в зубах, на манер ухажера Дафны в партии танго («В джазе только девушки») или тот же олень, дружелюбно подмигивающий мне с заднего сиденья, — но, возвращаясь домой из парка Олимпик, мы специально сделали крюк по городу. И таки-да, нашли оленей, во саду ли в огороде, но, увы, — ни одного волонтера. Надул регент, не крикнул.
Сначала в рот идет цветущее:
Потом ползущее. Кстати, у меня полный двор этого вьюнка, он оплел даже каменные ступеньки. Если не драть, то поскользнешься. А если драть, то ненароком можно выдрать вместе со ступеньками.
Налопавшись, подопытный оценивающе глянул на американский флаг. Повезло добросердечным порттаундсянам, что у них расплодились всего лишь крошечные ослиные олешки: верблюд бы закусил и не поморщился. А эта малявка просто не дотянется.
Да и времени у нас не было проверять, дотянется или нет: до начала регистрации на паром оставалось всего несколько минут. А я записала этот город в копилку тех мест, где не страшно встретить старость. Глядеть, как закат опускается в волны, и на оленей.
Когда наскучат города,
Корпоративные стада,
И слово «вечность» изо льда,
Растаяв, превратится в воду,
Уйду я вдаль, где вереск пьян,
Где ежик, лошадь и туман,
Где сказка жизнь, а не обман,
И запишусь в оленеводы.
Так сбудется мечта моя,
Ко мне придут мои друзья,
Я буду им чесать пузья,
И ягель засолю в кадушке,
А утром сядем у воды,
Послушаем Кола Бельды,
Начхав в пушистые бразды,
Ярмо утопим и гремушки.
Пусть ягеля хватает всем,
И счастье даром, насовсем,
А мяса я вообще не ем,
Паситесь, мирные народы.
И даже скептиков душить
Не стану: помни, волчья сыть,
Поэтом можешь ты не быть,
Но можешь быть оленеводом.
ОО, йа тоже в оленеводы хочу!
Это твои могучие строки?
Ну да.
Не без влияния школьной классики. 🙂
Шарм у этого городка точно есть!
Да, я там уже была весной пару лет назад, и с тех пор очень хотела вернуться. Мне вообще полуостров Олимпик очень нравится.
И место интересное, и стих мне ваш понравился, особенно про «чесать пузья». Хорошие заметки у вас получаются: и познавательные, и с юмором, сижу улыбаюсь. К нам такие красавцы зимой приходят, правда не так близко, но из окна увидеть можно. И здесь они, конечно, очень пугливые. Здесь — это леса Калининградской области (бывшая Восточная Пруссия).
Спасибо!
На самом деле, олени не дают пузья чесать, они любят, когда им чешут между рожек — там столько трухи скапливается и всякой грязищи — ужас. И им туда не достать. Я своим зоопарковским жирафам чесала рожки — как дотронешься, оттуда килограммами пыль летит.
Здесь тоже олени не везде такие храбрые. В восточной части того же Вашингтона их стреляют — там дикие охотничьи нравы, не поддающиеся перевоспитанию. Да что там Вашингтон — у меня знакомый (русский) здесь отказался пойти с дочкой в парк, потому что там олени бродят, а стрелять нельзя. Ему от этого невыносимо плохо. Такие дела.
Да, про любимые места для почесать я знаю — уже несколько месяцев держу коз, они у меня комолые, но в районе ушек почесоны очень уважают.
А как вы до рожек жирафа доставали?
И еще вопрос, если можно: кого берут в киперы канадские зоопарки, и сколько получают за такую работу?
А охоту я считаю настоящим убийством. Если как раньше, чтобы добыть еду — понятно, если защищая себя — тоже ясно, но убивать,чтоб развлечься — не понимаю.
Жирафы наши очень любили почесончики, и голову наклоняли специально. У них очень смешные рожки — мягкие. А еще можно было подняться на второй этаж, по лестнице зимнего хлева, я их там кормила. По утрам им положено было давать всякие вкусные фрукты и салат. Там и чесались заодно. А по вечерам я подставляла ладони ковшиком, они наклоняли голову и дышали в эти ладони — ритуал такой, типа «Спокойной ночи».
Кипером устроиться легко, как и везде, потому что работа очень тяжелая физически, и текучка большая. Очень много студентов биофака. Платят там мало, 12-15 дол. в час. В Штатах побольше — 20 дол. в час. Надо уметь водить машину и справляться со всякой сельскохозяйственной техникой — подстричь, покосить. Бензопилой махать приходилось, когда жирафам завтрак в ивняке нарезала.
Самое тяжелое — это сено возить-грузить. Там вязанки по 45 кг. бывают. Мне такую штуку не закинуть было в кузов, приходилось разрезать.
Да, подстричь, покосить, бензопилой махать,машину водить — все это знакомо и по своему домашнему хозяйству (мы хоть и городские в недавнем прошлом, но сельские работы потихонечку осваиваем), а вот вязанки по 45 кг — это не каждой женщине по силам и по здоровью, конечно. Да и 25 кг — тоже вес немаленький.А чем вы их разрезали?
Представила жирафа в ладошках — такие большие. а как маленькие — интересно.
Эти вязанки — просто аккуратно спрессованные брикеты сена, они связаны шпагатом. Шпагат разрезала обычным карманным ножом, делила вязанку на две-три части и так закидывала в кузов или стойло. Соответственно, мне на это надо было в два-три раза больше времени, чем крепким фермерским детям. 🙂 Они очень лихо справлялись. До сих пор не могу забыть, как я завязла в канаве у бегемотника и вызвала по рации менеджера, чтоб спасал. Туда-сюда дергалась на задней-передней передаче, и вязла все глубже. А он приехал, и плечом (!) взял и приподнял машинку, и поставил ее на сухое место. Сказать, чтоб я офигела, это мало что сказать.
Или как моя подружка-напарница тачку вместе с сеном поднимала и в кузов перебрасывала, потому что ей лень нагибаться было, в эту тачку, с вилами… 🙂
Жирафы в ладошках перечеркивали в один момент любую тачку, любую вязанку и даже протекший порванный шланг с холодной водой в минусовую температуру. Поэтому там есть люди, которые работают в зоо годами за копеечную зарплату, и уйти не могут.
«Или как моя подружка-напарница тачку вместе с сеном поднимала и в кузов перебрасывала, потому что ей лень нагибаться было, в эту тачку, с вилами…» — дааа, а мы тут про «женщин в русских селениях» к месту и нет вспоминаем, а эта черта похоже интернациональная:). Тех, кто в зоо годами за копеечную плату, — понимаю. От зверушек тяжело уйти, если любовь.