Уроки русского, или проигранная сказка

Нашла в закромах рассказ, написанный лет пятнадцать назад (ужас! нет, ужас-ужас! – это же целая жизнь девятиклассника). Теперь я пишу по-другому, но тот, прошлый стиль, тоже жалко выбрасывать. Особенно, когда герои получаются симпатичными и нравятся мне настолько, что я сочиняю продолжение. Если кому понравится, я буду рада. Да, для тех, кто рискнет дочитать до конца (там много букв, предупреждаю): мой лирический герой не имеет ничего общего с автором. Все совпадения – случайность.

Уроки русского, или проигранная сказка

Четыре двойки. Я облегченно записала их в школу. Каре у меня уже было. У противника — фул и каре. Мы играли в костяной покер. Американку. То есть на желание. Я была молода, глупа, и очень азартна. (С годами, само собой, я стала умной и респектабельной, и не играю теперь даже на шелобаны). Дело происходило на террасе карпатского пансионата. Рядом премилой стайкой расположились отдыхающие – зрители моего грядущего поражения.

Противника звали Александр Райнер. Тонкий, загорелый, с белым шрамом под глазом, он был похож на флибустьера Карибских морей, и я думаю, не одна наша красавица видела себя в мечтах взятой на абордаж. Профессия у него была подходящей: автомобильный каскадер, из Вены, и красная спортивная машина возле его бунгало (он снимал отдельный домик, явно брезгая второразрядным сервисом и тонкими гостиничными перегородками) вызывала завистливые вздохи у местных юношей. В студенческие годы мы путешествовали в основном автостопом или на медленных электричках по дешевому билету выходного дня.

Мы были разбросаны по разным европейским стажировкам (спасибо тому, кто приподнял железный занавес), и я даже получила небольшую стипендию в университете Потсдама. Каникулы решили прогулять в Карпатах. Мы со Светкой добрались до места встречи первыми, и ждали остальных, томясь в поисках развлечений.

Словом, перед нами открывались два месяца отдыха, погода прекрасная, горы и лесные озера, но черт меня дернул сыграть американку с проклятым иностранцем.

Ибо я проигрывала. «Боже мой, — мысленно бормотала я, зажимая кости в дрожащем кулаке, — сделай так, чтобы я не продулась в этот раз, и я больше никогда не сяду играть… на интерес».

— Прикидываешь, что бы такое загадать? – улыбнулся Райнер.
— Даже не знаю, — я пожала плечами. – У меня бедная фантазия. А ты уже прикинул?
— Естественно, — он накрыл мою руку своей и легонько погладил запястье. – У меня фантазия богатая.

Я вырвала руку. Чертов Джеймс Бонд. И меня тоже угораздило. Предыдущая жертва его покерного везения раздевалась до бикини не далее как вчера, под аплодисменты присутствующих. А потом исполняла танец живота. Нечего сказать, фантазия у него действительно богатая. Это он в Вене своей набрался. О Вене у меня были самые смутные представления, в основном по Цвейгу и почему-то Шоу. «Профессия миссис Уоррен». Отставить.

— Прошу, — я подвинула ему кости после очередной неудачи. Оставалось всего три броска.
— Безумству храбрых поем мы песню, — рассмеялся Райнер, легко выбросив малый стрит.
— Откуда ты так хорошо знаешь русский язык? – поинтересовалась я.

Русский у него был великолепен. Богатая лексика, масса цитат, и непередаваемый австрийский (или немецкий?) акцент.
— Задашь этот вопрос в случае выигрыша, — усмехнулся он дразняще.

Издевается. Мне до выигрыша, как до солнышка. Я равнодушно швырнула кости и обомлела. Солнышко отражалось на блестящей поверхности стола. Пять двоек. Покер.

— Безумство смелых – вот радость жизни, — облегченно выдохнула я.

Райнер умел проигрывать.
— Поцеловать тебя, или сначала покатать на машине?

Я покачала головой.
— Как договаривались. Расскажи, как ты выучил русский. Мне, как филологу, это крайне любопытно. Надеюсь, ты хороший рассказчик?
— Как Шехерезада, — он сверкнул улыбкой. – Но это долгая и печальная история. Зрители соскучатся. Отложим до вечера?

Я покладисто кивнула.

— О’ кей. Девочки, еще есть желающие? Видели, как просто меня обыграть. Но предупреждаю: я человек жестокий и безнравственный.

Я рассмеялась.
— С такой рекламой будешь кидать здесь кости до полуночи.

Светка ждала меня в столовой, строгая и недовольная, как завуч по внеклассной работе.
— Пани с глузду зъихала, — ворчала она сердито, ковыряясь в салате. – Что за кабацкие игрища? Давно не раздевалась при всех?
— Да брось ты, — мазнула я рукой беспечно, — у меня красивое белье.
— То-то руки тряслись давеча за столом. От страха.
— Это я кости перемешивала, — нагло возразила я.
— Слушай, держись от этого гонщика подальше. Он на тебя так сегодня смотрел…
— Обыкновенно смотрел. В покере главное – смутить противника. Любой ценой, чтоб он заволновался и начал делать ошибки. Это называется «потерять лицо». Выигрывает тот, кто увереннее держится. Мне, конечно, повезло.
— Надеюсь, больше ты с ним играть не сядешь? – подозрительно спросила она.
— Ни в коем случае. Ни в кости, ни в карты, ни даже в шахматы. У него характер сильней.
— Пижонский у него характер, — рассердилась Светка. – Интересно,сколько он имиджмейкерам заплатил за этот свой шрам на лице? Он же не успевает с него губную помаду стирать.
— Наверное, с велосипеда в детстве упал.
— Скажи еще, с горки на санках. Если я упаду с велосипеда, у меня нос будет как слива, а губы как свекла, но чтобы заработать на щечке такую интригующую штучку…
— Сыграй с ним, заодно и спросишь.
— В шахматы, — ухмыльнулась Светлана. У нее был первый разряд. – Только если надеть на него черные очки.
— А также намордник и руки за спиной связать, — хмыкнула я, вспомнив его бессовестный жест.
— Кстати, где он? Пижон принципиально здесь не обедает? Они к «Максиму» привычные…
— Может, просто не любит салат с улитками? – пожала я плечами.
— Где улитки? – поперхнулась Светка.
— Там, — я аккуратно приподняла вилкой кудрявый зеленый листик. – Ма-а-ленькие…

Моя визави брезгливо отставила тарелку.
— Свинья ты, Николь. Никогда не дашь пообедать.
— Просто помогаю тебе соблюдать диету, — вежливо пояснила я. – Кто мне жаловался намедни, что на нем портки трещат?
— Ну, салат порткам не помеха.
— Как знать. – возразила я простодушно, — улитки вообще-то жирные. Если их не запивать красным столовым вином, как это делают французы.

Светка пристально на меня посмотрела.
— Ты знаешь, мне вот даже жаль, что этот дурацкий покер не сбил с тебя самоуверенности. Ну ничего, приедет Дэн, он тобой займется.

Она аккуратно сложила тарелки на поднос и отнесла в мойку. Здесь самообслуживание. Громадные белые тарелки, толстые фаянсовые кружки, салфетки типа «Клинекс». Да уж, сервис не для Райнера. Скорее, для нас с Дэном. Ни капли он мной не займется, а будет читать свои стихи и напевать грустные песенки в стиле Вертинского. Вот уж кто никогда не играет с женщинами в покер на раздевание. Подозреваю, что он даже с компьютером в него не играет.

Дэн был романтичен, элегичен и пасторален, и я на его фоне выглядела Маленькой Разбойницей из сказки Шварца. Его рафинированное семейство упадет в обморок, когда он на мне женится. Да уж. Лучше ему не знать про мою «американку» с заезжим каскадером. Впрочем, каскадер долго здесь не задержится. Так что все к лучшему в этом лучшем из миров.

— Идешь на танцы? –спросила Светка вечером, аккуратно накладывая помаду цвета дождевого червя.
— Непременно, — я стряхнула с вешалки свое любимое платье бутылочно-зеленого шелка. – Как думаешь, у меня в нем не слишком бледный вид?
— Возьми мой белый шарфик и губы накрась.
— Нет уж. Шарф я возьму цвета крем, для контраста, и обвяжу волосы. А краситься не буду, ну его, еще целоваться придется, и вся помада размажется. Буду как рыба-губошлеп.
— Нет такой рыбы, — заворчала Светка, — и с кем это ты, интересно, собралась целоваться? В крайнем случае, попросишь у Райнера платок.
— При чем здесь Райнер? – возмутилась я.- Он всего лишь проиграл мне небольшую вечернюю сказку.

Подруга скептически хмыкнула.
— На сказки он мастер. Лучше бы попросила на машине покататься.
— Это тривиально. Что он, таксист?
— Тривиально, говоришь? У него в машине есть такая кнопка… раз – и сиденье откидывается. Совсем.
— И что дальше? – я насмешливо посмотрела на нее.

Светка смутилась:
— Ну, я, собственно, в кино видела такие машины, точь-в-точь.
— А я-то, было, подумала…

Она строго кашлянула и принялась шустро начесывать волосы.
— Ты похожа на моток ангорской шерсти, — сделала я попытку продолжить разговор.
— А ты на затхлый пруд с лягушками, — беззлобно отозвалась Светлана. – Чего в тебе Данька нашел? Впрочем, он всегда был пустозвоном и романтиком, такие в любой лягушке ищут царевну.

Так, привычно разминаясь, мы спустились в зал. Райнер сидел за роялем и развлекал публику импровизациями.

— Ты умеешь играть на рояле? – умно спросила Светлана. Как будто он сидел за контрабасом.

Его улыбка могла растопить лед на карте Мирового океана.
— Я же сказал, что из Вены. А если в Вене встречаешь человека, который не играет хотя бы на пианино, значит, он там проездом.
— А чем рояль от пианино отличается? – задала подруга следующий умный вопрос.
— Ну… чем спортивный автомобиль отличается от обычного… Возможностей больше. Добрый вечер, Ника. Сыграем?
— Если на пианино, то я в Вене даже проездом не была, а если в кости, так я в долг не играю.
— Ну… у тебя будет фора. Это придает уверенности.
— С уверенностью у меня и так все в порядке, — я вышла на тропу войны, — а вы, пан, что-то сильно потеряли против полуденного. Назад сдаете? Можно подумать, я вас прошу раздеться до кальсон в банкетном зале.
— Технически невыполнимо, — засмеялся Райнер. – За неимением банкетного зала и кальсон.
— Это гипербола. Пан знает, что такое гипербола?
— Расскажешь. С каких пор мы на «вы»?
— С тех пор, как пан перестал выполнять свои обещания.

Он посмотрел на меня в упор, изучающе долго, пока я не отвернулась.

— Хорошо, произнес он меделенно. – Пан выполнит обещанное. Прошу.
— Куда? – растерянно спросила я.
— На природу. Теплый вечер, соловьи поют.
— Ника боится темноты и мужчин, — раздался ехидный голос лучшей подруги.
— Не больше, чем глупых шуток, — обозлилась я и взяла Райнера под руку. – Пошли.

Снаружи было тепло и пахло маттиолой, и еще чем-то пряным, горнорастущим, и мохнатые карпатские елки шевелили громадными лапами в свете катящегося диска двухнедельной луны.

— Не терплю шумных сборищ, — пожаловался Райнер. – И когда много женщин, то обязательно пахнет этими чудовищными цветочными духами tout le jours…
— «Магнолия». Сейчас на них мода.
— У меня от этой моды сенная лихорадка начинается.
— Не бойся. Я по вечерам беру «Арабские ночи».
— Это когда люди друг другу сказки рассказывают, вместо того, чтобы заниматься делом?

Мы медленно шли по садовым дорожкам вокруг гостиничного комплекса. Где-то вдалеке пронзительно дудели карпатские сопелки (такие длинные свирели с тремя дырочками, которые раньше носили охотники, чтоб не заблудиться в горах, а теперь в них дуют маскарадные гуцулы с фальшивыми усами).

— Кстати, насчет сказок, — усмехнулась я, — не знаю, что ты за скелет прячешь в своем шкафу, но я тебя пожалею, Синяя Борода. Хотя ты вряд ли был бы так великодушен в случае моего проигрыша, и вынудил бы меня на какой-нибудь мерзкий стриптиз с ламбадой.

Его смех был похож на шелест листьев в парке.
— Я прошу женщин только о том, что им нравится. Тебе бы пришлось спеть какой-нибудь жалостливый русский романс под мой аккомпанемент. Вот и все.
— Хочешь сказать, что ты никогда не ошибаешься? – поддразнила я его.
-Теперь нет. Но много моложе, в одном венском клубе, с одной прелестной русской дамой…
-У тебя была русская дама? – удивилась я.
— Это ответ на твою американку. Она была красивая и нежная… как ты.
— Герр Райнер, — сказала я с упреком.
— Не могу рассказывать, когда меня перебивают, — обиделся он. – Ну хорошо, хорошо. Она была не такая красивая и нежная, как ты.

Я фыркнула. На него невозможно было сердиться. Хотя так и гибнут простодушные дурочки в безжалостных сетях дон-жуанов.

— Но по-своему привлекательная. С большими трагическими глазами. Знаешь такой русский тип? Очень бледная, очень нервная, очень изящная, губы искусаны чуть не до крови, сама не знает, чего хочет, все время в черном и все время плачет.
-Только по книгам.
— Вот-вот. Знаешь, в чем трагедия русских женщин?
— В нехватке русских мужчин, — согласилась я цинично. – Только и остается, что прогуливаться под ручку с красивым иностранцем.
— Засчитываю. Нет, в самом деле, страшно жаль, что Дантес застрелил Пушкина.
— Твоя логика равняется твоей эрудиции. При чем тут Пушкин?
— Вот и я говорю. Надо было застрелить Достоевского.

Я расхохоталась.
— Ну, это старая песня. Ты что, читал Достоевского?
— Достаточно, что она его читала.
— Что ты хочешь, это же символ загадочной русской души.
— Если б ты знала, как мне этот символ надоел. А главное, она меня совершенно запутала.
— Выдающаяся женщина, — хихикнула я.

— Сидим в клубе. Ночь, тоска. Насчет вина ты знаешь – полстакана убьют карьеру любого пилота. Остаются карты и женщины. Выбираем покер. Входит Эрик с очередной мадам. Джентльмены встают, мадам грустна и прекрасна. Явно из общества.
Через какой-то час у Эрика не остается фишек. Меняет деньги. Через полчаса я опять его делаю. Ребята смеются. Говорю: «Эрик, сегодня не твой день. Не везет в картах, повезет в любви». Намекаю на мадам. Ребята стонут от хохота, Эрик кипятится и снимает часы. Этого я вообще не терплю. Говорю, ломбард налево, три квартала. Эрик злой как черт, а его мадам ангельским голосом просит за него отыграться. «Пожалуйста, — отвечаю я, — только я с женщинами на деньги не играю». Ребята просто сходят с ума. «А на что, — спрашивает, — вы играете?» Я толкаю ребят под ногой столом, и объясняю популярно, на что я играю. Она кивает головой и садится за стол вместо Эрика. Я смотрю на него вопросительно, а он говорит тихо так по-французски: «Она из России. Привет тебе от Достоевского». Ребята просто сползают на пол.

— Я сейчас тоже сползу на пол. Врешь и не краснеешь.
— Тогда садись на скамейку, а то трава мокрая. Рассказывать дальше?
— Само собой. Так, говоришь, дама из общества?
— Оно и странно. У нас в клубе плясал иногда русский ансамбль с милыми девочками, так она была на них вовсе не похожа. Ну, я думаю, мадам хочет сильных ощущений, она их получит. «Хорошо, — говорю, — принимается». И даю ей горсть фишек. «Если выиграете, Эрик вернется за этот стол и будет играть на ваши фишки, если проиграете, — все будет как в русских романах, которые вы так любите». Подмигиваю ребятам, они пасуют. Мадам дрожит на грани обморока, и просто видно, тройка там, или фул, или чушь какая-то. Я ей говорю спокойно: «Не волнуйтесь, если видите, что все плохо, не повышайте ставок. Пока у вас остаются фишки, вы можете бросить карты и выйти из-за стола в любую минуту. Желаю удачи».

Но по глазам вижу – не верит. Я ее поднимал, имея на руках тройку королей. Просто жалко стало. Блефует, как ребенок. Спрашиваю: «Помните мой совет?» Кивает головой так уверенно, решила любой ценой отвоевать место для своего драгоценного Эрика. Ну, я разозлился в конце-концов. Не люблю, когда из меня дурака делают. Кладет последнюю фишку. Открываем. У нее три девятки. «Символично, — говорю. – Когда гадают веером, три девятки – это любовное свидание». И кладу рядом своих королей. Что с ребятами творится – не описать.

-Ты циничное чудовище, — проговорила я, давясь от смеха.
— Ну-ну. Она, видно, тоже так подумала. Лицо цвета рокфор – такое белое с прозеленью. Но красивая, даже злость берет. Ну, я говорю вежливо: «Расплачивайтесь, мадам. Как хотите, здесь или в отдельном кабинете», — показываю наверх. Она кивает и едва не плачет. «Ну что ж, — отвечаю, — тогда поднимайтесь, первая комната направо. Устраивайтесь поудобнее, я сейчас». Был еще там такой весельчак Майк, он, видно, долго терпел и не выдержал, крикнул ей вслед: «А Райнер был прав, кому не везет в картах, повезет в любви». Она даже вздрогнула, бедная.

Ищу Эрика, чтобы набить ему морду. Не видно. Поднимаюсь наверх, в свой кабинет. Там у меня почти люкс. Моя красавица сидит на диване, как экспонат мадам Тюссо. Достаю из шкафа белье, подаю ей. Дрожащими руками застилает диван, смотрит на меня, как на удава кролик. «Что теперь?» Ну, я говорю: «Раздевайтесь и ложитесь спать. У вас был тяжелый день. Эта дверь запирается вот так. Завтра я отвезу вас домой. Принести какой-нибудь дряни типа веронала?»

Качает головой и плачет. Беда. Достаю из шкафа носовые платки, начинаю это дело вытирать, как положено. Плачет еще сильней. «Господи, — говорит, — что вы обо мне подумали?» Этот вопрос почему-то всегда интересует женщин, после того, как они поставят мужчину в дурацкое положение.

Ну я, чтобы успокоить ее, говорю: «Вообще-то, вы меня сильно удивили. Тем, что хотели выиграть. Обычно в такой ситуации мне все стараются проиграть, так что я уже думаю, не сменить ли условия».

— Нахал бессовестный, -я смеялась до слез. – По-моему, она просто хотела тебя подцепить, а расплакалась, когда поняла, что ничего не выйдет.

Райнер тоже смеялся.
— Мне так не показалось.
— Просто ты не разбираешься в женщинах, — съехидничала я. – Ничего не понял в загадочной русской душе. Наверно, не с того конца читал Достоевского.
— С того, — усмехнулся он. – Кто-то сегодня бросал покер трясущейся рукой. Между прочим, вслепую.
— Ну, я другое дело. Во-первых, я знаю, что ты джентльмен, а во-вторых, у меня авантюрный характер и мало мозгов. Боюсь, что ни один поэт, даже спьяну, не назовет мои глаза трагическими. А в-третьих, здесь и близко не лежало никакого Эрика. А в-четвертых, меня заели комары на этой дурацкой скамейке.

Мы поднялись и пошли дальше. Щекастая желтая луна мне улыбалась. Трещали крылья ночных бабочек, из открытых окон нашего пансионата доносилось какое-то ретро.

— Обожаю фокстрот, — мечтательно сказала я, взяв под руку своего спутника. – Так что там было дальше, с твоей плаксой? Только не говори, что ты ради нее выучил русский.
— Именно это я и хотел сказать. Ей было очень одиноко. Русская эмигрантка, в чужом городе, она всего боялась. Немецкой речи, музыкантов на улице. Я пытался ее развеселить.
— Да уж, нелегкая у тебя была работа. Русский трудный. Сколько же ты его учил?
— Почти год.
— Что? Тебя хватило на целый год? Нереально.

— Почему? Я довольно постоянный человек в своих привязанностях, — возразил Райнер серьезно, но глаза его смеялись.
— Не ври, — сказала я строго. – В прошлом году у вас здесь были съемки, скажешь, нет? А мы со Светкой отдыхали недалеко отсюда, в самой дешевой гостинице, ты в такие, конечно, не заглядываешь. У нас все пальцем показывали на эту твою знаменитую красную машину.
— Эту? — улыбнулся Райнер. За разговором я и не заметила, как мы вышли на гостиничную стоянку.
— Эту, эту, — я посмотрелась в боковое зеркало. – Ее ни с чем не спутаешь. Так вот, девицы оттуда пачками вылезали. Разные.
— Пачками не могли. Она двухместная. – Он приглашающе распахнул дверцу. – Прошу убедиться.

— Я так и знала, что этим кончится, — скорчила я гримасу. – Всю эту историю ты наврал только, чтобы заманить меня в свою машину.
— Ой, — ответил Райнер, — да чтобы заманить тебя в машину, вовсе незачем так ухитряться. Достаточно сказать, что здесь по асфальту бегают жирные волосатые пауки.
— Где? – я моментально плюхнулась на сиденье и захлопнула дверцу. – Ужас, — сказала я, отдышавшись, глядя в его смеющиеся глаза. – Теперь я понимаю, что чувствует Светка, когда я довожу ее улитками в салате. Как я теперь отсюда выйду?
— Никак. Поехали, покатаемся.
— Ну вот еще. Светка мне запретила с тобой кататься. Она сказала, что у тебя сиденья в машине откидываются.
— Ты думаешь, они откидываются только на ходу? Болтушка твоя Светка. Она не сказала тебе, что я сибарит? Знаешь, что это такое?
— Что-то из древней Греции. По-моему, это такой человек, который никогда не будет делать в машине то, что можно сделать дома.
— Путаешь с эпикурейцем, но мысль правильная. Пристегнись. Поедем на смотровую площадку. Там чисто, красиво, кафе работает, и никаких пауков. О’кей?

— Один мой приятель, — заворчала я, поправляя ремень безопасности, — большой гуляка и тоже сибарит — хвастался, что легче всего уговорить женщину именно на смотровой площадке. Там перспектива такая, что волнует самое холодное сердце.
— Опять ты за свое, — улыбнулся Райнер и повернул ключ зажигания. – Сколько раз тебе повторять: я не уговариваю женщин. Это они меня уговаривают. Кстати, о женщинах: пока ты тут со мной споришь, они смотрят на нас вон из того окна, а здесь на стоянке хорошее освещение, и хором гадают, чем это мы тут так долго занимаемся.
— Ради бога, — взмолилась я. – Поехали быстрей. Пауки, женщины… У меня сердце не выдержит.
— Можно и быстрей, — согласился Райнер, выезжая на шоссе. – Эта круглая штука называется спидометр. На нее не смотри, а то начнешь меня дергать.
— Вот еще, — пожала я плечами, но через несколько минут сказала жалобно:
— Алекс, я, кажется, начинаю тебя дергать…
— Вот женщины, — проворчал он беззлобно, — я же сказал, куда не смотреть. Приехали.

Смотровая площадка казалась частью готического полотна. В лунном свете, она выступала фиолетовым полукругом на краю темно-лиловой пропасти, откуда валил серебряный пар ночного тумана. Горные вершины, словно языки костра, врастали в небо, и стоило сделать неверный шаг, чтобы оказаться прямо на дне гигантского котла. Сердце мое дрожало и рвалось на части от этой нечеловеческой красоты, и где-то там, в шевелящемся клубке туманного пара, возможно, был смысл, и приют, и покой.

Я шагнула к парапету, как зомби, потом еще… и натолкнулась на руку Райнера. Сильные пальцы мякго сдавили мое плечо.

— Ее скоро закроют, — услышала я спокойный, размеренный голос.
-Что? – я хрипло прокашлялась.

— Плохая реклама курорту. Отсюда каждое лето кто-нибудь прыгает. Зовет старый пан.
— Какой старый пан?
— Ну как же, — он прижал меня к себе, согревая руки ладонями. – Разве ты не знаешь этой истории? Тут жил очень гордый и родовитый магнат. С красавицей дочерью. Когда в моде были английские парки, он нанял проектировщика, молодого архитектора, чтобы тот спланировал ему и парк, и дорогу в замок, и много чего другого. Архитектор был честолюбивый и талантливый, и сработал все так, что и не подумаешь, будто здесь участвовала человеческая рука. Он был, я думаю, настоящий художник, и личность неординарная. Прекрасная панночка флиртовала с ним как могла. Чтобы занять время в ожидании подходящего жениха. Но наш архитектор принял это всерьез. Молодой, привлекательный, в своем кругу знаменитость, он имел кучу выгодных заказов, и достаточно денег, чтобы обеспечить будущее самой изнеженной красавицы.

Но все же это был наемный работник в доме аристократа, и с этой точки зрения ничем не отличался от простого холопа, что и объяснил ему старый пан, когда тот пришел свататься к его дочери. Панна оскорбилась невероятно. «Лучше броситься вниз с горы, чем стать женой ремесленника», — заявила она, и отец кивал, раздувая усы, как это делают наши магнаты. «Хорошо же. Будет так, как хочет панна», — сказал архитектор и поклонился. До полного окончания работ он не появлялся в замке. Не иначе, сам дьявол помогал ему вырубить в скале эту площадку. Первой бросилась отсюда вниз молодая панна. За ней – ее старый отец. С тех пор многие слышат по ночам его надменный голос. Не в силах сопротивляться, подходят ближе и шагают в пропасть. Но, говорят, зовет он только тех снобов, что предпочитают смерть мезальянсу. Меня, например, не зовет.

Я мгновенно очнулась, сердито вырываясь из объятий этого враля.
— Ну, знаешь… Ну трагические глаза, ну Достоевский, русский язык, в конце концов, за год пламенной любви, но старый пан…
Моему возмущению не было предела. Райнер хохотал.
— Не понравилось? – спросил он, отсмеявшись. – Жаль. Я эту историю закинул в прошлом году русским журналистам. Они приняли мой акцент за гуцульский.
— У гуцулов усы черные, волосы, и рост под два метра, — сказала я строго. – И я не видела ни одного в итальянской замшевой куртке.

— На мне была меховая безрукавка, — ответил Райнер. – С карпатским узором. И черная папаха. Позаимствовал в костюмерной у девчонок. Вместе с усами. И я сидел, разумеется. Я поспорил со здешним экскурсоводом, что она через неделю, самое меньшее, будет вынуждена включить эту историю в путеводитель. Она мне не верила. Такая эффектная леди…
— С трагическими глазами,- фыркнула я. – На что спорил-то?
— Допустим, на мороженое, — он сделал невинное лицо. – Но я все равно проспорил. Вмешалась наша переводчица.
— Тоже эффектная леди?
— Ну да. Лет пятидесяти, умная, как Тэтчер. «Райнер, — говорит, — у меня такой стаж работы в органах, что я тебя по почерку вычислила, как только мне девицы попытались эту сказку навесить». Я, конечно, падаю на колени, умоляю о свидании, все было… умного майора КГБ не было, к тому же русский у нее блестящий. Отказала. Говорит, по должности не положено. Это единственный раз, когда мне отказали, — вздохнул он печально.
— Хвастун избалованный, — засмеялась я в ответ. – Но все равно спасибо.
— Пожалуйста, — он серьезно посмотрел мне в глаза. – Пойдем кофе пить.

Мы сидели в открытом кафе с другой стороны площадки, и я видела смеющиеся лица посетителей, и маленькие огоньки гостиниц внизу, и серпантин вполне обычных горных дорог, и туман под ногами и в моей голове потихоньку рассеялся, тем более, что Райнер заказал отличный эспрессо.

Мы поняли друг друга с полуслова, и я была очень благодарна ему за то, что он сочинил для меня эту историю про старого пана и про умного майора КГБ в такой момент, когда лучшая подруга начала бы бить по щекам, а Данька, скорее всего, трусливо вызвал бы психиатрическую.

Теперь смотровая площадка выглядела вполне по-домашнему, и я вряд ли смогла бы объяснить кому-либо, что за дикость напала на меня каких-нибудь полчаса назад.

Недалеко от нас расположилась удивительная компания. Он высокий и худой, в черном костюме, она – маленькая, толстенькая, с рыжими волосами и в светлой куртке. Он держал на поводке дворнягу, такую же тощую и черную, а рядом с ней сидела рыжая болонка.
— Смотри, — шепнула я по-немецки, — а еще не верят, что собаки похожи на своих хозяев.
— Знаю, — улыбнулся он в ответ, — это здешние клоуны. Симпатичная парочка.

Он обернулся и весело помахал им рукой. Мужчина поднялся, чопорно поклонившись мне, а его черная дворняга замахала хвостом.
Я скорчила гримасу.
— Все у тебя фальшивое, как твои истории…
— Разве от того, что эти люди клоуны, они стали меньше похожи на своих собак? – спросил Райнер спокойно. – Когда мой автомобиль летит вверх тормашками и взрывается, меня там, разумеется, уже нет, но разве это меняет сюжет фильма?
— Не сердись, — сказала я, поежившись. – Я же предупреждала, что у меня мало мозгов.
— Замерзла? – он скинул куртку и набросил на мои плечи. – Я не сержусь. Просто заступился за своего брата-комедианта. Мы, бродячие актеры, должны помогать друг другу.

— Хороша у тебя повозка с осликом. Но я не люблю серьезных разговоров. Расскажи мне лучше о своей мадам, — попросила я, чтобы сгладить неловкость. – Она оценила твой русский?
— Это я оценил ее русский. Ты умеешь молиться?
— Нет, — ответила я удивленно. – Она что, молилась?
— Регулярно. И в самый неподходящий момент. Я уж говорю ей, дорогая, или до, или после, но никак не во время. Меня это сбивает. Как-то обидно понимать, что все эти слова относятся не к тебе.
Я засмеялась.
— А она, случайно, не была замужем? Прости, если нескромно.
— Прощаю. Разумеется, была. Но меня не представили. Сказала, что в России это не принято.
— Да уж. Но тогда все понятно. Она просто боялась ада.
— Ада? – усмехнулся Райнер. — Это где сковородки, котлы, огонь?
— У них индивидуальный подход. Для тебя приготовят «Трабант». С автоматической коробкой передач.
— Убедительно. Я туда не хочу. Ну, разве что вместе с тобой?
— Тогда это будет уже не ад, — ответила я вежливо. — Что ж ты не женился на своей русской красавице? – поддразнила я его, хотя прекрасно знала ответ. – Глядишь, и мог бы преподавать русский в одном из наших лицеев.
— Боюсь, что не хватило бы моего запаса носовых платков, — засмеялся он. – У нее было два любимых занятия: плакать и говорить о русской культуре. Ты любишь плакать?
— Обожаю. У меня сразу глаза становятся очень большие и очень красивые, а когда я говорю о русской культуре, то еще и умные. Говорят, мне идет.
— Умные? Ну, тебе кто-то наврал.
— Хочешь послушать?
— Только не это, — Райнер поднял руки вверх. – Знаешь, я просто бесился от ревности к Достоевскому и компании.
— Я бы на твоем месте не стала ревновать. Жрицы Достоевского – люди очень трагические. И всегда плохо кончают. Что она сделала, когда ты ее бросил? Кинулась в петлю, или старый пан уволок ее в бурлящий Дунай?
— Зачем? – удивился мой собеседник. – Старый пан уволок ее гораздо дальше. Насколько я знаю, она потом вышла замуж за богатого русского еврея, антиквара, и уехала с ним в Америку. Таким образом, часть русской культуры она все же захватила с собой.

— Фу, какая пошлость, — поморщилась я. – Твоя новелла превратилась в фельетон. А так хорошо начиналось! Ночь, карты, азарт, смертельная бледность, проигранная невинность.
— Какая невинность, я же сказал тебе, что она была из общества? Настоящая леди. Постоянно упрекала меня в недостатке респектабельности. Советовала бросить, пока не поздно, трюки, и заняться чем-нибудь серьезным, например, открыть собственную автошколу. В России это почему-то считается престижным.
— Вот это да! – я завопила от восторга. – Теперь знаю, что не врешь. Такое не придумать.
— Все логично, — усмехнулся Райнер. – Владелец автошколы лучше бродячего артиста.
Я поморщилась.
— Так сколько лошадиных сил тащат твой красный фургончик?
— Тогда я только начинал. Потом, деньги в этом спектакле роли не играли.
— Понимаю, — сказала я медленно. – Разорившийся магнат, это все еще пан, тогда как обеспеченный архитектор…
— Примерно так, — он улыбнулся, но глаза его были усталые.
— Какая чушь эта твоя сказка, — заговорила я нервно, торопливо, и по-немецки. – Десять мерседесов какого-нибудь тухлого банкира не стоят и одного колеса твоей машины.
— Фройлейн, вы играете с огнем. Еще парочка таких комплиментов, и я увезу вас в Вену. Силой.
— Не получится. Во-первых, ты джентльмен. Во-вторых, у меня нет австрийской визы.
— Во-первых, даже джентльмена нельзя провоцировать безнаказанно, — его голос зазвучал, как дудка гамельнского крысолова. – Во-вторых, в местном консульстве работает мой старый приятель. Он мне кое-чем обязан.
— Только не говори, что ты играл с ним в покер на раздевание.
— Хуже. Он сдувал у меня латынь в классической гимназии. Никогда не знаешь, что вырастет из твоего соседа по парте, верно?

Его глаза были как две теплые звезды, они затягивали, завораживали и защелкивали капкан где-то за спиной.
— Вена – красивый город, — его пальцы медленно гладили мою ладонь. – Может быть, самый красивый в мире. Ты любишь музыку?
— Люблю, — я отняла руку. – Но я не люблю, когда меня клеят. Verkleben, verklebte, verklebt.

Я достала кошелек, чтобы расплатиться за кофе. Райнер поморщился.
— Убери. Из всех способов обидеть человека это наиболее действенный.
— Сам виноват, — сказала я строго.
— Не сердись, я по привычке. Ты ведь знаешь женщин: не предложишь, так обидятся.
— Ну, на тебя-то никто не обижается, — засмеялась я. Все-таки он был ужасно милый. – О чем мы говорили?
— О сравнительной стоимости моего автомобиля. В мерседесах.
— Точно. Глупая у тебя сказка, не жизненная.
— Еще как жизненная. Просто ты еще маленькая. Сколько тебе лет?
— Не скажу, — надулась я. – Женщинам такие вопросы не задают.
— Ну, какая ты женщина… тебя в кино-то пускают на взрослые сеансы?
— Только с паспортом, — я улыбнулась. – И если косу расплету и накрашусь. А что?
— Я тебе накрашусь, глупая девочка. А то, что через десять лет, примерно, ты будешь думать совсем по-другому.
— Я никогда не буду думать по-другому. Архитектор лучше тупого магната. По определению. А каскадер лучше банкира, здесь даже не о чем говорить, это в сто раз престижнее, потому что красивее, и никакая дурацкая иерархия не стоит таланта, как стабильность (ненавижу это слово!) не стоит свободы.

Он мягко улыбался.
— Напишешь мне, лет через десять? На адрес клуба. Когда изменишь свое мнение.
— Никогда, — я рассердилась. – Да пусть меня утащит старый пан, если я стану думать по-другому, хоть через десять, хоть через двадцать лет.
— Ой-ой-ой, — сказал он насмешливо, но взгляд его был теплым и ласковым, как никогда. – Как я люблю это категоричное женское «нет».
— Прекрати кривляться. Давай свой адрес.
Он протянул мне визитку:
— По рукам?

Его рука была жесткая, сухая и горячая. Как будто там, внутри, за панцирем абсолютного спокойствия и легкой иронии, бешено рвалось наружу пламя, и только железная воля держала в подчинении этот костер.
Я поежилась.

— Здесь холодно? Хочешь вернуться в гостиницу?
Я кивнула головой.
— С тобой, конечно, здорово, но мы явно засиделись. Кафе закрывается. Спасибо за вечер.
— Рано благодаришь, он еще не закончился.
— На что ты намекаешь? – подозрительно спросила я.
— Только на то, что ты по немецкой привычке оставила ключи на доске в холле, а насколько я знаю этот тип гостиниц, они все закрываются в десять часов. Намертво и до утра. Сейчас полдвенадцатого.
— Господи, — простонала я. – Только не это. Светка меня убьет.
— Твоя Светка спит как сурок, заплативший налоги. Можешь не беспокоиться.
— Как же. Она завтра в шесть собралась в горы. Погулять. Альпинистка тухлая. Ой, это будет допрос третьей степени.
— Хочешь, я для тебя что-нибудь совру, убедительное? – улыбнулся Райнер.
— Как будто я сама не умею. Не в этом дело. – Если гостиница действительно закрыта, то до шести я все равно не смогу туда шмыгнуть, даже если будут всю ночь тут сидеть с будильником в руках.
— Зачем же тут сидеть? Это холодно и неуютно, — он достал ключи от своего домика. – Поехали.
— Ни за что, — я уперлась рогом. Как баран. – Я останусь здесь.
— Здесь темно и страшно. А в лесу бродят волки.
— Это мое дело, — сказала я упрямо.
— Фройлейн предпочитает общество волков моему обществу?
Я вздохнула:
— С волками безопасней.
— Любая женщина со мной в полной безопасности, пока она этого хочет. Дорогое дитя, ты, сегодня, по-моему, уже побывала в автомобиле с этими ужасными откидывающимися сиденьями, и ничего…
— Ты сказал, что сибарит, — хмуро возразила я.
— А ты сказала, что я джентльмен. А если джентльмен говорит, что в его коттедже две спальни, каждая из которых запирается на ключ, то значит, так оно и есть.

— Господи, ну что обо мне подумают, когда я выйду утром из твоего коттеджа? – проговорила я, уже сдаваясь.
— Ну, это просто. Если, конечно, не будешь шмыгать в шесть часов утра, как тень летучей мыши за головкой летучего сыра. Мой рецепт: надо спокойно проспать часов до двенадцати, если уж все равно попалась, выйти демонстративно с лицом таким независимым, и сказать мне недовольно, но громко: «Я так надеялась, что оставила свою записную книжку у тебя вчера. А теперь придется еще на почту идти…»

Я не выдержала и засмеялась.
— Может, и Светке знаешь, что сказать?
— Конечно, знаю, — он подмигнул. — Скажи: «Мерзавец Райнер втравил меня в историю. Затащил вчера в казино на всю ночь, и мы, естественно, спустили все что было. Одолжишь мне на обратную дорогу?»

— Прекрати, я сейчас умру от смеха. Я только представила ее лицо, это конец. Но все равно, я не могу. Другое дело, если б ты был студентом… как мы, это все просто по-товарищески, а так…
— Я и был студентом, — улыбнулся Райнер. – В венском университете, и знаю массу тамошних розыгрышей. Хочешь, научу?
— В венском университете? А почему..? – я запнулась.
— Так. Выбрал свободу вместо стабильности. Стащил у матери фамилию, чтобы не позорить семью. Пока не жалею.
— Ну ладно, я сдалась. А ты все-таки меня не клеишь?
— Verkleben, verklebte, verklebt, — произнес он весело. – Нет, я тебя не клею. Это абсолютно дружеское предложение. Сам удивляюсь.
— Не врешь?
— Утащи меня старый пан! – он засмеялся. – Пристегнись.

На следующий день, после обеда, я уезжала из пансионата. Райнер с присущим ему тактом подогнал свой автомобиль прямо к дверям вестибюля, и там столпились все наши постояльцы, разглядывая это чудо техники цвета гриновских парусов. Так что я в буквальном смысле прошла сквозь строй. Под ехидные смешки и завистливые хмыки, с гордо поднятой головой.

Я шла в затрепанной брезентовой стройотрядовке и тонких джинсах, волосы убраны под кепку, на лице – дымчатые очки. Плюс рюкзак с автографами всей нашей группы. Трудно представить больший контраст с элегантной, похожей на ракету спортивной машиной, и ее владельцем. Райнер улыбался мне сквозь толпу, он был невероятно, до боли привлекателен, и его улыбка притягивала, ослепляла и царапала сердце.

На душе у меня было смутно и жалко, и страшно хотелось плакать, потому что я знала, что делаю ошибку, но отыграть назад уже не хватало сил. Дело не в том, что я в жизни не видела такой роскошной машины (достаточно сказать, что у моего дядьки, самого богатого в нашей семье, был «Запорожец»). И дело вовсе не в тех словах, что мы говорили друг другу на разных языках до самого утра…

Он был как фейерверк. Искрящийся, незабываемый, волшебный мир, который врезался в мою довольно-таки однообразную жизнь. Мог сжечь, мог согреть. Изменчивый космос, повелитель чувств, конечно, он мог сделать меня несчастной. Как и многих других до меня. Но правда в том, что только он мог сделать меня счастливой.

Светка стояла рядом с его машиной, как последний заслон, в отчаянной попытке спасти мою душу.
— Извини, что так получилось, — сказала я честным голосом политика накануне выборов. – Надо срочно возвращаться в Потсдам. Там напутали с моими документами, придется решать на месте. Алекс меня подбросит немного, ему все равно по пути.
— Понимаю, — вот что значит ленинградская культура. – Что Дэну сказать? От него письмо пришло, еще утром, — она протянула мне конверт. – Я тебя искала, чтобы передать.
— Я на почте была. Задержалась вчера с междугородными, проворонила время, когда возвращаться. Ключа нет, а гостиница закрыта, — оправдалась я.
— Какого ключа? – не поняла Светка. – Этот комплекс открыт круглосуточно, здесь же мотель.
Я с упреком посмотрела на джентльмена. Джентльмен обаятельно мне подмигнул и засвистел «Марсельезу».
— Теперь уж все равно, — вздохнула я.- Светка, а можно, оно завтра придет? – я вернула ей письмо и залезла в машину. – Пока. Увидимся. Даньке привет.
— Будет сделано, — усмехнулась Светка. – Пришлешь открытку из Потсдама. С видом ночного Дуная.
Райнер расхохотался.
— Пришлет. Пока, Светлана. Приятно было познакомиться.

На заправке мы остановились.
— Ну что такое? – спросил он ласково, сняв с меня кепку и черные очки. Растрепал волосы и заглянул в мои очень большие и очень красивые мокрые глаза. – Устала? Доедем до ближайшего мотеля и пойдем спать. О’кей?
— О’кей.
— Первый раз вижу женщину, которая вернула письмо, не распечатав. Кто этот Дэн? – поинтересовался он ревниво.
— Мой жених, — ответила я тусклым голосом.
— А-а. Ну тогда держи, — он достал из кармана тонкий носовой платок. – У меня их много. Специально для таких случаев.
Я улыбнулась. Райнер плавно нажал на газ и повернул к автобану.

С тех пор прошло много лет. Светка меня удивила: вышла замуж за Дэна, как будто и не дразнила его пустозвоном и романтиком. Впрочем, Даньке нужна сильная рука. Кажется, они вполне счастливы. Подрастают детишки.

Райнера я не видела с тех пор, как уехала из Европы. На гоночной машине океан не пересечь, а другого способа передвижения он не признает. Надеюсь, что у него все в порядке. Таких любит фортуна. Он красивый и смелый, но совершенно невозможный, как тридцать второе мая барона Мюнхаузена. Надо полностью не иметь мозгов, чтоб связаться с ним всерьез.

Я так и не смогла ему написать, хотя адрес его венского клуба помню наизусть. Муж никогда не простит мне романа с каскадером, даже в прошлой жизни. Хотя он у меня умница, чудо, очень обаятельный и совершенно не ортодоксальный. Например, может заказать в ресторане бифштекс с кровью, к ужасу всей родни. Он отличный программист и, возможно, скоро выкупит пай в своей фирме.

В Карпатах я больше не была. Предпочитаю море. В горах, даже небольших, у меня страшно кружится голова. А в городах, даже на крыше небоскребов, такого никогда не бывает. Обращалась к психоаналитикам. Говорят какую-то чушь насчет нереализованных возможностей. Считается, что это нормально и скоро пройдет.