Город ветра

Нет, я еще не доехала до Калгари, переезжаю через несколько дней. Но я доехала до Чикаго. На прошлой неделе там был североамериканский чемпионат «Что?Где?Когда?» — первого места мы не заняли, но удовольствие получили.

Таксист, что вез меня в гостиницу из аэропорта имени Скарлетт О’Хара, спросил, откуда я. Сожалел, что я приехала в такое время, когда в городе неуютно и холодно – страшный дубак, тридцать два градуса по Фаренгейту (то есть, ноль по-нашему). На что я честно ответила, что все, что выше минус двадцати (опять же по-нашему) дано нам Богом, а все, что ниже – им же, но уже в качестве епитимьи. Нет правда же, есть те, кто жалуется на нулевую температуру в середине марта – а мы в это время наслаждаемся и загораем. Дикие люди, Канада, что возьмешь. Канадой таксист заинтересовался. Удивлялся, что на таком гигантском пространстве живет всего пятьдесят миллионов людей. Я поправила: всего тридцать пять. Куда же остальные пятнадцать подевались? – ахнул растерянный счетовод. Сбежали от холода в Америку? Умерли? Так и остался сокрушаться в недоумении.

Когда-то тому назад, наша школьная историчка, по совместительству генеральша и парторг (жуткое сочетание) вытурила меня из класса с ехидным смешком: «Ты не в Чикаго, моя дорогая». Причиной, как всегда, была моя жажда справедливости: злющая тетка уверяла, что американцы такие тупые, что не помнят наизусть наших пятнадцать республик, а я спросила ее, может ли она перечислить пятьдесят американских штатов (я в то время могла, по рассказам O’Генри, которые знала чуть ли не наизусть). Ну что же, прошло каких-нибудь четверть века, ночь-улица-фонарь- аптека, и я именно что в Чикаго, у стеклянных крутящихся дверей старого отеля в центре города, на перекрестке улиц Огайо и Мичиган (что, съела, старая карга?), и лиловый негр несет мое манто дорожную сумку прямо к стойке регистрации.

За несколько дней, проведенных в даунтауне (старом городе) Чикаго, я, кажется, помолодела лет на десять. Гуляла по улицам, слушала джаз и блюз на набережной, а в местном кафе меня встречали фразой: «Хай, свити!» Иногда была «китти», иногда «притти», иногда «бьюти» — остается загадкой, почему от белого человека такое обращение звучит как фамильярность, а от черного – никогда.

Знаменитая чикагская архитектура – вверх по лестнице, ведущей вниз. Американская готика. Тонкая, стремительная, ускользающая.

(Да, фотограф из меня никакой – обе руки левые, но я знаю, что книжка без картинок – это книжка неинтересная, поэтому добавляю фотки). Страшно жаль, что не удалось сфотографироваться под развевающейся юбкой Мэрилин Монро – вот как раз на этой площади стояла ее многометровая статуя, мечта туриста на фейсбуке, а недавно ее демонтировали, по просьбам трудящихся (говорят, жителям города надоела эта железная дура), жаль – под юбкой поместилась бы вся наша чегекашная команда, классная вышла бы фотка.

Теперь площадь пуста, только памятник бейсбольному комментатору остался.

При всей моей нежности к удивительной чикагской архитектонике, любимое здание мое в этом городе вовсе не небоскреб, а бывшее помещение газеты «Чикаго Трибьюн». Несколько часов я гуляла по периметру этого дома, разглядывая «сувениры» в наружных стенах и комментарии к ним.

Дело в том, что журналисты «Чикаго Трибьюн» были зваными гостями в разных точках мира, и не могли уйти с пустыми руками. Нормальный гость что прихватывает из хлебосольного дома? Кусок тортика «наполеон» в салфетке (мне мама от родственников приносила), ремарковским гостям раздавали гуляш… ну, а американский журналист не мелочился – отколупывал кусок стены, долотом и зубилом, и тащил на родину – в хозяйстве пригодится. Даже из стамбульской мечети фрагменты сперли.

Или вот – пригласи такого в оперу:

Да и в лондонский парламент… в момент барельеф срежут, как моя однофамилица – подвески у Бекингема.

Часовню тоже они?

И украинцам чтоб обидно не было:

И завиток помпейской ванны свистнули. Не иначе, в предпоследний день.

Таких людей, как этот Брут, поберегись – они сопрут.

Париж – город, который всегда с тобой. Ну нельзя же Хемингуэя так буквально понимать, товарищи.

И мрамор из карьера, откуда брали камни для Парфенона. Отец, слышишь, рубит, а я отвожу.

Свидетельство альпинистской доблести.

Хорошо, что на пик Ленина не залезли, товарищи с большими рюкзаками. А то бы от бюста вождя что-нибудь на память оторвали. Ухо, например. Неудобно получилось бы. Голова по-прежнему на горе, этаким ван Гогом, а ухо в Чикаго.

А вообще, интересно, как им это удавалось: один ксендзу зубы заговаривает, а другой в это время – пилите, Шура, пилите?

И пока фараон отвернулся:

Продолжение непременно будет, фоток у меня еще много.